Поход по тригапункт

День был как день. Хотя нет. Там, наверху, дали погоду. Утро началось с привычных ритуалов: подъём, осмотр территории, умывание на ручье. Потом творили огонь, для тепла. Следом неизменная чашка кофе. Пока он ещё есть. А далее началась борьба с ленью…
Лень-матушка уговаривала-наговаривала:
- Алексеюшко, свет мой ясный! Ну куда ты собрался? На улице морозно да ветрено. А в домике у нас тепло, уютно. Твой четвероногий друг диван мягко примет тебя в свои объятия…
Поддаваясь уговорам, я пересел с чурбачка у печи на диван, держа в руках чашку с кофе. Немец с волнением следил за моими манёврами.
А Лень не унималась:
- Вот и славно! Вот и хорошо! Допивай этот противный кофе да ложись. Возьми книгу, а там и Дрёма подкрадётся…
Отяжелевшей вдруг рукой поставил я кружку на пол, подле дивана. Почти поддавшись лукавой, уже начал клониться телом на постель… Немец почти плакал, видя моё поражение. Ему так хотелось в дорогу!
И тут коварная искусительница совершила ошибку, продолжив свои сладкие речи. Замолчи она, я бы сломался. Но…
- Ложись, хороший мой! Ну что ты снимешь нового…
Художник во мне встрепенулся, поднял лохматую голову, стряхнул с себя липкие путы уговоров Лени. Может статься, что и не будет сегодня кадров. А вдруг я по-новому увижу те места, где уже ходил не единожды?.. Или сделаю маленькое открытие в бесконечном познании окружающего меня Мира?.. Кто может знать, что принесёт собой дорога?..
Немец снова плакал, но уже от счастья:
- Ура! В поход! Апорты, держитесь!
Сборы наши были не долги и не хитры. Тёплые штаны, зимние берцы, бушлат того же времени года. Запасные батареи для камеры во внутренний карман, кофр на плечо, избушку на клюшку. Всё, пошли.
Вынырнули из тепла на лёгкий морозец. Утро. Бодрит. Хорошо! Небо самое то, которое нужно для съёмки. Пробегают облака чередою образов. Только успевай за ними фантазией. Они же ежеминутно меняют свет. Всё зыбко, неустойчиво, волшебно…
Путь наш лежал вверх по Борискину логу, до перевала. Это 700 метров плюс к нашим 700. Придётся потрудиться. Не доходя немного до перевала взять вправо по ходу. И по гриве на гору. Где-то там, по словам местных, находится тригапункт. Деревянный, а значит старый. Ныне ставят из железа.
С дорогой нам повезло. За дня три до нас туда проходили трактора, значит путь пробит. Снег, сыпавший накануне, бед натворить не успел. Был мал. Шли не торопко. Быстро идти тягуном – скоро пристанешь. Да нас никто и не торопил. Брат-Ветер дул в спину, в помощь.
Шли. Изредка снимал, уловив в светотени какой-либо образ. Немец развлекался битвами с нападающими на него деревьями. Так ему мнилось.
Шли. Не скучно. Миновали три брода. Это по-местному. Просто пересекли три ручья, что диагоналят дорогу. Так миновало две третьих нашего пути по Борискину (а длиною он около пяти километров). И тут тракторная колея исчезла…
Впереди расстилалась целина. И никакого намёка на дорогу. Предстояло самим торить тропу. А снегу тут накопилось выше колена…
В этом месте Борискин лог резко расширяется, напоминая собой бутылочное горло. И снегу всегда наметает тут вдоволь. Некоторое время стояли мы перед этим Белым Безмолвием, смотрели, думали, решались…
Впервые шевельнулось внутри подлое:
- А может вернуться? В избушку, в тепло? Может ну их, эти подвиги, во славу Фотографии?
Но нет! Не пошли на поводу, не дали слабинку. Художник ещё жив внутри нас. И посему – вперёд!
Глубоко вздохнув и зажмурившись, шагнули навстречу приключениям. Всё оказалось не так уж и страшно. Ветер по-прежнему дул в спину, подталкивая нас вперёд. Наст, ещё по-зимнему крепкий, местами выдерживал наш вес, местами, тихо охнув, проваливался. Но снег пока сухой, терпимо. Шли…
О, эти горные тягуны! Изматывающие пологие подъёмы. Незаметно, по капле, вытягивают они из тебя силы. Идём медленно, мешает глубокий снег. Отражённый от него солнечный свет ослепляет. Тяжело дыша, полузакрыв глаза, бредём упорно вперёд. Через каждые пятьдесят метров останавливаемся перевести дыхание…
Безмолвие оказалось не таким уж и безмолвным: поскрипывает снег под ботинками-лапами, тяжёлое дыхание с шумом вырывается из наших лёгких, где-то кому-то телеграфирует дятел, изредка окликнет тебя пролетающий в глубокой синеве чёрный ворон… Кажущаяся тишина полна жизни. Написать легко, попробуй идти. Шли…
Снова внутренний предатель:
- Назад! Сил уж нет! К чертям твои съёмки!
Справился и на этот раз. Да и ветер, толкавший нас в спину, будил воображение: повернув, мы встретимся с ним лицом к лицу. Приятного в этом чуть. Из двух зол выбрали меньшее.
Так и шли… Хмурый ельник, растущий по краям лога, провожал нас тяжёлым взглядом… Струилась под ногами позёмка, едкий пот заливал глаза…
Брели, спотыкаясь и давя в себе малодушие, целиком сосредоточившись на движении. И едва не проскочили поворот на гриву. Идти стало и легче, и труднее одновременно. Дорога (скорее даже направление) петляла через густой ельник. Наст здесь отсутствовал, но не было и ветра. Продирались по колено в снегу. Медленно, часто делая передышки. Тропа по-прежнему упорно стремилась вверх.
В ельнике темно, сумрачно, тихо. Из следов только мышиные стёжки, но и те редки. Но всему есть венец. Пробились мы, едва дыша, и мокрые, хоть выжимай, к гриве. Устало сели в снег на этой границе меж двух подъёмов. Утоляли жажду снегом, собирались с силами и с мыслями. Теперь предстояло карабкаться вверх по более крутому, чем до сих пор, склону до господствующей вершины.
Грива гриве рознь. Есть чудесные, в меру пологие, изредка поросшие берёзой и лиственницей. Снег на таких почти не задерживается. Шагай себе, соблюдая удобный тебе темп. Вид с таких грив открывается неописуемый и дух захватывающий. Но наша грива была другой… Крутая, густо поросшая деревьями, кое-где ощетинившаяся серым скальником. Снегу на ней было не меньше, чем на целине. Ходить по такой то ещё удовольствие…
Делать нечего, сиди, не сиди, а идти нужно. Отдышались, встряхнулись и покарабкались. Где на двух, а местами и на четырёх. Снова частые остановки, сил всё меньше, а тропа все круче вверх. Не хватает воздуха, он тут более разряжен, чем внизу. А мы жители равнинные. В особо крутых местах снег предательски подавался, и мы сползали вниз, но продолжали упорно карабкаться. В такие моменты напоминаешь шагающий механизм. Мысли и чувства загнаны глубоко внутрь. Иду на автомате, поддерживаю ритм подъёма незатейливой песенкой, сочинённой тут же, подражая чукчам: что вижу – то пою. Смотреть вокруг некогда, да и густо растущий лес надёжно скрывает синие дали. Ползли… Вверх… Тропа осталась в памяти смутно, рваными мгновениями…
Где-то в половине горы противный внутренний дракон снова поднял головы:
- Да сколько ж можно насиловать естество моё?!.. Я больше не могу!.. Устал!.. Замёрз!.. Хочу есть!..
Сил бороться с этим негодным у меня уже не оставалось. Поэтому я просто медленно и упорно полз вперёд и вверх. Продолжая напевать про себя песню. Простую. Народную. Северную. Такие песни порой рождаются в каждом. И умирают, не воплотившись на бумаге. Ибо не шедевр. Это скорее песня-помощник. Из моей в памяти остался только припев:
… Ставьте парус…
… Ставьте парус…
Слова не мои, где-то прочёл и осталось…
Постепенно внутренний гад умолк, утомившись хныкать. За всем этим не заметили, как добрались до геодезической пирамиды. Она неожиданно вышагнула на тропу из–за стайки берёз. Стало быть, дошли, вершина.
Тригапункт очень старый, частично разрушенный, сложенный из брёвен, уже полуистлевших, покрытых толстым слоем мха. Репер найти не удалось. Почти погиб знак. Давненько тут не было братьев-геодезистов. Деревья вокруг давно не вырубались, хотя и положено. Должна быть видимость ещё на три знака. Ещё пять-десять лет и от вышки не останется следа…
Обратно решили идти гривой, в сторону базы, минуя снежную целину Борискина лога. Снега по-прежнему было много, так что путь наш легче не стал. В добавление ко всему выключили свет… Нет, не в буквальном смысле. Просто откуда-то с юга налетела нахальная банда облаков и скрыла солнце. Свет стал рассеянно-ровным, 18-ти процентным серым, тени и контрасты пропали. Стена деревьев была плотной, закрывая вид на Рыбнушку. Съёмка не удалась…
Вниз, в Борискин, скатывались по длинной пологой диагонали, увязая в снегу и сдержанно ругая северный лесной склон: обзор закрывали всё те же берёзы да лиственницы. Немец уже не скакал так весело, как в начале. Был на исходе шестой час маршрута. Плёлся следом, засыпая на ходу, иногда тычась мордой мне под колено. Однообразие спуска и отсутствие кадров угнетало.
На излёте спуска солнце не утерпело и выглянуло из-за туч, любопытствуя, где эти двое и чем заняты. Это был тот волшебный миг, ради которого фотографы-пейзажисты шатаются по свету. Всё преобразилось. Картина Мира ожила. В сплошной стене появились окна, сквозь которые Борискин лог предстал во всей своей мощи. Мрачная зелень ельника обрела особый оттенок, название которому я затрудняюсь подобрать. Появившиеся тени были тяжко лиловыми, с лёгкой примесью синевы. Чёрно-белые берёзы приобрели цвет и структуру, перестав быть пятнами-статистами. Меж облаков появились проталины глубокой лазури зимнего неба. Снег приобрёл оранжево-золотистый оттенок. Закатный свет изменил всё до неузнаваемости. И поселил что-то хорошее в наших душах…
В тот день мы всё-таки сняли кадр. Но кроме этого, мы победили внутри себя то, чем не принято хвастаться.

23.I.15.