На тот берег

Я долго шагал серым просёлком, и в деревню вошёл, по пояс обмётанный прахом земным.
У крайнего дома беззубая старуха лет сорока пяти сказала, что раньше на речке держали паром, но лет пять назад плот унесло, и на ту сторону переправить может только Серафим.
Я отсчитал четвёртый дом справа по прогону и побрякал болтающейся штакетиной калитки, вызывая хозяина.
Жилистый и всклокоченный Серафим был похож на старое натруженное вервие.
С гвоздя в стене он снял брезентовый дождевик, сунул босые ноги в галоши, и мы спустились к реке.
Длинные полы дождевика, вылинявшего почти добела, полоскались и похлопывали за спиной Серафима, как крылья.
У берега он, не глядя, подобрал из травы длинную крепкую лесину.


Глинистое приводье пестрело синими лужицами: тут густо наследило семейство, уже поджидавшее Серафима у лодки.
Я был бы лишним на борту валкого ковчега, и пришлось немного поспорить, кто первее, но без особого успеха: их было больше, а главное – на их стороне была правда, потому что они предлагали заплатить водкой, а я - рублём.
Серафим в спор не вмешивался: он был немой.
Серафим достал стакан, хранимый в корме, а глава семейства – поллитру. В стакан был отлит ровно рубль.
Копеечные капли с горлышка бутылки глава семейства слизнул сам и стал прятать её в чемодан.
Серафим выпил, как пьют воду в нежаркий день.


Пока он цедил свой трудовой рубль, я рассматривал семейство. Кого-то мне смутно напоминали эти мужчина и молодая женщина, собиравшиеся, видимо, второпях. Ребёнок их был в разных сандалиях, а из чемодана выпирал ком разнополого белья. Так собираются не просто в путь, а в бегство.
Рындой прогремела цепь, вода зашлёпала по ещё больше осевшим бортам, и они отплыли, а я поднялся от воды повыше, сел на траву и достал сигареты.
Река была неширока, ждать недолго.


Река казалась недвижимой. Ни течение, ни ветер воду не морщили – только шест лодочника.
Там, где кончался прибрежный камыш, сразу начинался туман, застя другой берег. В несколько толчков Серафим достиг этой дымной пасти, и теперь она заглатывала лодку вершок за вершком. Вот заколебались и растворились поясные силуэты пассажиров... и только фигура переправщика мреет... да темнеет шест над его головой... а вот и он пропал.
Пепел упал мне на брюки.


Я сидел на сырой траве. В спину мне дышала деревня: скрипел колодец, перегавкивались две собаки, с натугой что-то – должно быть, ель - грызла пила.
Этот берег - существовал. Он был осязаем – даже через брюки. А я зачем-то собирался на тот – скраденный туманом.
Каков он – тоже обрывист или полог? Есть ли там колодцы, собаки, голодные пилы?
Может, на том берегу - Египет, куда бежит Святое семейство с ободранным чемоданом. А может, не то что Египта – там и берега-то никакого нет, нет даже праха, в который мог бы вернуться вышедший из праха.
Откуда мне знать.


Камыш занёс над рекой гнутые лезвия листьев.


Я стал напоминать себе, что люди с того берега, которых я никогда не видел, послали жалобу, потому как в таких случаях полагается посылать или жалобу, или молитву, хотя знали, что ни то, ни другое не гарантирует даже ответа, не говоря уж о помощи; и я уже знаю, что не смогу им помочь, и никто не сможет – они не правы; а теперь я собираюсь переправиться через молчаливую реку, чтобы сказать им, что помощи им ждать неоткуда... чушь какая-то.
Я знал, что вру: сколько раз я приезжал, чтобы отнять у людей надежду, и это не останавливало меня. Наверное, возьми Серафим меня в лодку первым, я и сегодня не задумываясь пересёк бы реку. Если бы не примат водки над рублём... не ожидание на сырой траве... Если бы не туман!
Я отбросил сигарету и встал, готовый подняться по тропе обратно в деревню.


Но было поздно.
Сквозь туман проступило белёсое пятно.
Сердце билось так, будто решило расстаться со мной. Я лихорадочно шарил в кармане, но под руку подворачивались сигареты, нитроглицерин, мятая рублёвка – всё, что не могло спасти.
Он приближался беззвучно – в белом балахоне с накинутым на голову капюшоном, при длинном косовище наперевес.
Я поскользнулся на сырой траве и почувствовал, что сейчас глинистая тропка свезёт меня к воде... навстречу немому лодочнику, который возвращался с несуществующего берега, чтобы забрать меня.


Теперь половина моих страхов позади: я знаю, как это будет, когда я поскользнусь и земля потащит меня вниз, навстречу плывущему за мной.
Знать бы ещё – что обнаружится на том берегу.
В прошлый раз там действительно нашлись и колодец, и пила, вязнущая в еловом чурбаке, и свои лодки для переправы - с вёслами наизготовку, и люди, всегда готовые расстаться с надеждами. Но будет ли так всегда?
Все религии мира утешают людей этим знанием, а мне и расспросить некого – разве что немого лодочника.

Сергей Брутман. Из книги "Почерк ундервуда"