Это случилось тогда, когда я пришла на 1-й курс ПСТГУ. В ПСТГУ были очень хорошие преподаватели, мне очень нравилось там учиться, а также, ждало много интересного. Поступила туда потому, что, каким бы талантливым и подготовленным ты не был, в другие творческие вузы «с улицы» и до экзаменов-то не допустят. Если взятка выплачивается постепенно (под видом занятий с преподавателем из этого вуза), абитуриент сможет поступить лишь на третий год (в лучшем случае). В ПСТГУ же система блата ещё отсутствовала, так как этот вуз открыли относительно недавно. Поступив в ПСТГУ, перешла и на работу в церковь. Кроме основной работы, поначалу, меня не хило эксплуатировали. Помогала на требах, пела на клиросе, читала Апостол, ездила по поручениям. До сих пор не понимаю, как успевала работать на церковь, учиться в ПСТГУ, студиях. Словом, много сделала для того, что бы получить там ещё и мастерскую. Однако страшно интересным было время! Вставала в 4.00 утра, обливалась холодной водой. Световой день посвящала живописи, вечер - рисунку, композиции. Штудировала гипсовые слепки, части тела, скелеты и обнажённую модель. А также, много копировала работы старых мастеров, изучать пыталась анатомию, перспективу, технологию. Засыпала в 23.00. Таким образом, на работу в день уходило, бывало, более 18-ти часов. Ходила на занятия к Наставнику по саду, мимо живописного пруда, на берегу которого был большой храм. Там получила очень хорошую школу… но… вскоре преставился незабвенный Учитель. Во всём мире стало темно, солнце погасло… Уходят последние носители старой школы, а с ними и высокое мастерство. Рвутся последние нити, связывающие нас со старой школой рисунка и живописи. На отпевании горевали все его ученики… Он мог бы создать школу, но теперь никому не нужно настоящее искусство. Школа умирает, институты коррумпированы. Учат кое-как, и лишь тех, у кого есть деньги и связи, а не талант. Мне очень повезло, что Господь дал мне Учителей. Однако решила не унывать, а быть счастливой. По совету друзей стала посещать очень интересную студию, которую вели не заурядные художники, так как нуждалась в творческой обстановке. Там была настоящая богема, «приют свободных артистов». Творчество сопровождалось музыкой старого доброго русского рока. Там было очень хорошо. Пишешь за мольбертом, а из окна студии виден балетный класс, где в больших окнах под покатой крышей виднелись юные танцовщицы в белых юбочках. Иногда ритм их танца совпадал со скоростью позёмки, метущей снег по крыше и завивающейся вихрем, и с музыкой, под которую мы любили работать. Это было достойно хорошего режиссёра. Жизнь моя была контрастна: труд при сельском храме и богемная жизнь в Москве. Везде было интересно и весело.
На церковь возвели главку. Когда закончили делать арматуру, один выбрался, а другой застрял в каркасе купола на головокружительной высоте. Стоящие внизу, изощрялись в остроумии по поводу того, что его теперь только по частям извлечь смогут. Удалось его освободить из плена лишь после того, как мне пришла в голову и была высказана мысль распилить площадку, на которой они стояли, и спустить его внутри церкви. Поскольку с техникой безопасности у нас было не то, что плохо, а вообще никак, народ наш так и сыпался с лесов, а так же калечились и гибли в других отраслях стройки. Один белорус зачем-то вставил точильный камень в циркулярную пилу. Диск разорвало, и снесло несчастному пол-лица. В больнице его, иностранца, долго держать не стали и выписали, не долечив. Вернувшись на родину, он скончался, и его родные подняли бучу. С этого начались у нас большие неприятности, закончившиеся счастливыми переменами в моей жизни. Работала много. Сама делала под фреску известковый раствор. У меня была превосходная мастерская. Помещение обогревала с помощью русской печи. Колоть дрова не умела, поэтому заталкивала в печку целые поленья. Печь была большая, но из-за широкого окна, плохо держалось тепло. Подтапливала обогревателем. В лютые морозы всё равно зябла в валенках и овечьей душегрейке. Поэтому ставила под ноги плитку, когда работала, сидя. Однажды на плитку упал пакет с ветошью и, конечно, загорелся. Ужинала в соседней комнате, а помещение заполнялось дымом. Когда, наконец, сообразила, в чём дело, под столом уже полыхало пламя. Схватив ведро, плеснула водой на плитку. Замыкания, слава Богу, не было, но плитку пришлось выбросить. Кроме должности: «Художник-иконописец», делала гораздо больше. Прежде всего, фреску, а так же, проекты архитектурных сооружений, эскизы к вышивкам на облачениях, к резьбе по дереву, занималась общим оформлением храма. Ездила по шоссе, «дороге смерти», где «на дорожных столбах венки, как маяки», укоренившийся у нас южный обычай, ставить памятные знаки на местах аварий. Их там полно. Многих погибших там знала лично. Помню эту дорогу зимой. Автобус скользит, водила пьяный, тьма кромешная, фонарей нет, снеговая пустыня, холодно… Вскоре написала три иконы: «Спас нерукотворный», трёхметровую «Святую Троицу» и «Георгия Победоносца», а так же, были написаны, вырезанные из досок силуэтами, Предстоящие у распятия Богоматерь с Иоанном.
Не знаю, как это, «проводить время», читать ради удовольствия от процесса, играть в игры. Не знаю и того, что такое скука. Это ощущение мне не знакомо и не понятно. Живя в деревне, упорно работала по досконально изученной мной программе Императорской Академии Художеств в Петербурге. Сначала, так же, как и в воспитательном училище при Академии, тренировала руку и глаз упражнениями. После этого углублённо штудировала натуру. Повторяла то, чему училась, но уже с более глубоким пониманием. Учась и работая одновременно, очень уставала. Некоторые лекции шли у нас без перерыва одна за другой, и однажды, заснув на одной лекции, слушая сквозь сон, проснулась тогда, когда уже другой преподаватель читал вторую лекцию, в которую удивительно плавно перешла предыдущая. Но самым сложным был период сессий. Это тяжёлое, особенно для тугодумов вроде меня, время, очень выматывало. Чуть ли не падала в обморок от ужаса в ожидании момента выбора билета. А на работе сделала проекты построек, эскизы оформления храмовой территории и интерьеров, которые тут же начали воплощаться в жизнь, написала много икон и сделала прочие работы. Роспись алтарной преграды была моей первой фреской. Пришлось работать более суток без отдыха, всю ночь (одна в храме, испуганная, как Гоголевский Фома Брут), до рассвета. Потом, конечно, усталая, так и свалилась. После этого, над моей скромной персоной сгустились тучи. Фреску мою, написанную свободно, в духе Феофана Грека, народ, мягко говоря, не понял. Кое-как это потом улеглось.
Между тем, в моей жизни появился очень большой мастер, Александр Давыдович Карнаухов. Он клал мозаики в Ватикане среди титанов Возрождения. Сначала был предельно корректен и охотно помогал, потом разнёс меня в пух и прах, на следующий день просил прощение. Вскоре опять уехал в свою Италию, где местные попы своей косностью и непониманием довели его до того, что от треволнений у него что-то случилось с глазами, и он почти ослеп. Довелось учиться и у незабвенной Ирины Васильевны Ватагиной, дочери известного анималиста и ученицы матушки Иулиании (Марии Соколовой). Несмотря на старость и плохое здоровье, Ирина Васильевна успела многому научить меня. Предстояла ответственная и трудная работа по убранству храма, но перед этим надо было разработать вычинку. Выбрала для неё цвет кирпича, который бы хорошо смотрелся на белом. Сначала делала эскиз. Его утверждали архитекторы, так как без архитектурного образования, не могу сама проектировать церковные постройки. Но, прежде, чем началось написание наружной фрески, образовалась целая партия из прихожан, бывших против того, что бы «малолетке», доверяли такую важную работу. Волновались они зря. Фреска теперь украшает этот храм. У них потом даже рука не поднялась её уничтожить. Но об этом позже. Писала фреску на восточной грани восьмерика два дня. В девять часов вечера работа была закончена. Это была моя победа и одновременно перемирие с нашими прихожанами, критиковавшими меня за легкомыслие. Работа при храме мне очень нравилась. Тогда задумала грандиозный проект. Было запланировано строительство женского монастыря, художественной гимназии, где будут учить ещё и церковному искусству, иконописной, керамической и свечной мастерских, кузницы и др. И всё это будет по моему проекту и оформлено мной. Думала, что распишу храм, напишу туда иконы, оформлю весь интерьер, ограду и территорию вокруг, крестильный храм построим, и его распишу. Часовню строить начали... Мне были обещаны и стабильность, и работа до самой пенсии. Поэтому училась спокойно, а все каникулы там жила, как отшельник. В Дивеево ездили, где купалась в Святом источнике, ходила по Канавке с молитвой, прикладывалась к мощам св. Серафима. В Псково-Печерский монастырь к архимандриту Зенону в мастерские ездили, потрудилась в Толгском женском монастыре и в иконописной мастерской на Соловках, что было очень хорошей практикой в профессии. На Соловецком подворье в Кеми моё имя записали в вечное поминание. Потом поехала на Волгу, в Ярославскую область. Приехали в лагерь из нескольких рубленых изб, где жили члены общины, рожая там детей. Меня поселили в избу. Церковь восстанавливалась медленно. Внутри было очень холодно, сыро, отовсюду дуло, а железная печь почти не грела. Закончив, выдохнула с облегчением. В одну из ночей изба церковного старосты, сгорела в один момент, ещё до приезда пожарной команды. Повезло, что дом был на отшибе. Староста остался голый и без вставных челюстей. Приехали его сыновья, собрались, было, везти отца в город, но тот ехать отказался, решив остаться и начать всё с начала, поэтому мне повезло - в машине было место. К полуночи уже была дома. По возвращении, вновь окуналась в богему. Снова начались совместные этюды, посещения студии и клубов, например, «Китайский лётчик Джао-Да», где слушала Алексея Паперного... После тишины обителей грохот музыки оглушал. Могла всю ночь танцевать. Мало, что замечала вокруг, и не видела, как снова стала накаляться обстановка на работе. Необходима была творческая работа на свежем воздухе, поэтому предпочитала ничего не замечать, сосредоточившись на жизни в искусстве, олицетворяя собой картину Марка Шагала «Над городом». Прочитала о Сезанне, Ван Гоге, Тулуз-Лотреке и дневник Марии Башкирцевой. Сравнение с нею было не в мою пользу. Увидела, как не развита по сравнению с ней. Она знала языки, играла на фортепиано, много читала в 13 лет(!) серьёзные книги, как и Зинаида Гиппиус, чьи воспоминания прочту позже. А книги, которые они читали в отрочестве, мне не осилить и теперь! Потом ничего не поняла в книге Кандинского «О духовном в искусстве». С большим трудом осилила фолиант Фаворского. После этого по совету Наставника еле одолела «Проблема формы в изобразительном искусстве» Адольфа Гильдебрандта и с большим трудом поняла смысл текста, но дало мне это много. Хожу в студию, в конструктивистском здании, в красивом месте. Пришла туда ради вращения в близком мне кругу богемы. Мы писали странные натюрморты, похожие на мусорные кучи. Битые гипсовые бюсты, сухие цветы, часы без стрелок, поломанные игрушки, фарфоровые статуэтки без рук и головок, старинные кофейники, утюги, и прочее. Всё это выстраивалось либо на круглом столике, либо у трюмо, либо на фоне белой стены. На работе несколько человек проводили против меня компанию, но мой «Спас Вседержитель» в алтаре «заплакал». Миро из него источалось. Увидев это, люди попросили у меня прощение. Простила их и сожалею, что вызывала раздражение. Ещё давно начала вырезать из сухого липового полена православную церковную скульптуру «Параскева Пятница». Плохие инструменты быстро тупились, руки были изрезаны. Эта скульптура предназначалась в храм, но вышло иначе. Гениальный художник Ермолаев Игорь Николаевич, занявший место умершего Наставника, учил меня работать на офортном станке, и мы с ним сделали линогравюру «Среди чужих». Находилась под впечатлением от его творчества. После написания фрески, храм стал таким красивым, что все любовались. От свалившейся на меня славы, готова была провалиться сквозь землю. Но продлилось это не долго. Кроме студии, ходила на занятия в университет Строганова штудировать обнажённую модель. Довелось побывать в чудесном оазисе Москвы - особняке семьи художника Фаворского, красном доме в Новогиреево. Показывали графические листы Фаворского. Повезло, что сидела на самом лучшем месте прямо перед самыми рисунками! Окунуться в мир этого дома - радость весьма великая! Дух художника поселился здесь навсегда. На работе вырезала голову Иоанна Крестителя на блюде, и вышло настолько натурально, что прихожане пугались. Делала учебные композиции, натюрморты и много копировала русских академистов, Рембрандта, древнерусские фрески. Была очень занята учёбой, но успела сделать много живописных и графических работ. Этот период можно было бы назвать самым лучшим в жизни, если бы не гораздо более счастливые дальнейшие события. Однако, первые неприятности ждать себя не заставили, и начались они в ПСТГУ. Вместо платы за обучение 2 раза в неделю по 4 часа студенты обязаны были работать на университет, иначе его не допускали к сессии. Так вот, одно такое «послушание» мне не было засчитано по непонятной причине. Хорошо, что Господь помог с этим справиться.
Несмотря на это, счастливая жизнь шла своим чередом. Ходим на этюды. Старая дублёнка заляпана красками, в районе Яузских ворот, Покровки или Кодашей пишем во двориках, на старых московских улочках. С Кодашами у меня связано многое. Там проходили занятия по академическому рисунку, живописи и композиции. Сразу после шла в библиотеку Третьяковской галереи неподалёку, где копировала академические рисунки Иванова, Репина, Врубеля и Чистякова. Читала редкие книги о том, как учили в Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств. Читальный зал библиотеки, вероятно, раньше был гостиной или столовой в усадьбе, и там был лепной потолок с росписью. В старинных шкафах - фолианты в кожаных переплётах… и тишина… Кроме того, любила заниматься в библиотеке по искусству и Российской (РГБ), в зале ИЗО, но в этом месте, в тихом московском переулке недалеко от Третьяковки, было особенно уютно. Доступ туда был разрешён далеко не каждому, поэтому там всегда было пусто и уютно. Когда библиотека закрывалась, шла, в Третьяковскую галерею. Бывало, что вечер посвящала одному художнику. Например, с книгой «Живописная система Борисова-Мусатова» Кочик в его небольшом зальчике внимательно изучала каждую картину: «У водоёма», «Призраки», «Изумрудное ожерелье»… до самого закрытия. Домой еду, стараясь, никуда, кроме старомосковских улочек, не смотреть, дабы впечатления не терять. Поздний вечер провожу за мольбертом.
Следующей, после «Одигитрии», фреской были «Кирилл и Мефодий» на стене прогимназии «Пересвет» в Москве. Увы, фреска оказалась с брачком. Началась работа по обустройству церковной территории. У храма строили святой колодец. Для него разрабатывала маковку и крест. Их отливали в литейных мастерских недалеко. Там, оказывается, работали выпускники ТХК, очень приятные люди, которым понравилась моя идея. Начали строительство стены вокруг храма, в нишах которой собиралась разместить ветхозаветные сюжеты. Папа нанялся туда работать сначала в столярке, потом построил кузницу, из пылесоса, сделал поддувало и ковал скобы для крыши.
